СТАТЬЯ. : «Если бы мог поговорить со Старовойтовой, попросил бы указать на мои ошибки». Виталий Милонов — о вере, государстве и рукопожатных неполживцах.  Единоросс, глава комитета по конституционному законодательству в парламенте Санкт-Петербурга, но за пределами своего города он известен, главным образом, своим непримиримым отношением к сексменьшинствам и всему, что, по его мнению, попирает нормы христианской морали. И это при том, что свой политический путь в начале 90-х он начинал в Свободно-Демократической партии России Льва Пономарева и Марины Салье, а потом работал с Виталием Савицким и Галиной Старовойтовой. В интервью Znak.сom Виталий Милонов рассказал, как вчерашний школьник, которого чуть не выгнали из «Артека» за антисоветчину, стал ультраконсерватором.

«СССР держался не на ценностях, а на их копиях»

— Как часто у вас в семье дома обсуждалась политика?

— Когда я рос в 70-80-е годы, вопросы политики в семье вообще не обсуждались. Отец был военнослужащим, часто уезжал за границу, и о политике не говорили.

— А что вам запомнилось из детства?

— Помню, очень любил те редкие дни, когда вся семья собиралась вместе. У нас был «Москвич», его отец купил за сертификат, и мы на нем ездили в Прибалтику, там было хорошо.

— Вы довольно рано пришли в политику. Как это случилось?

— Я помню, в 1986 году я был в пионерлагере «Артек», и меня оттуда чуть не выгнали за антисоветскую позицию. А я просто сказал, что посмотрел фильм «Путь дракона» с Брюсом Ли и что люблю слушать The Beatles. Там были пионервожатые, которые раздули из этого целую историю.

Я вообще считаю, что Советский Союз сгубили комсомольцы и пионервожатые. Им все бесплатно досталось. И поколение комсомольских вожаков тех лет не смогло удержать власть и развалило страну. Так вот, мне сказали, что те, кто слушает The Beatles, на самом деле отрывают с пластинки бумажный кругляшок в центре – и под ним слушают речи Муссолини. Я ответил, что они идиоты, никакого Муссолини там нет. А The Beatles играют хорошие песни про любовь. Я им предложил перевести несколько песен с английского на русский, но мне сказали, что этого не нужно. Ну и так далее. Я учился в спецшколе с углубленным изучением языков, а они, вожатые наши, считали, что спецшкола – это для умственно отсталых, поэтому считали и меня сумасшедшим немного. Знание английского считалось легкой формой умственного расстройства и поведенческой девиации. В общем, так я начал заниматься политикой.

— Как вы восприняли развал СССР? Как трагедию, неизбежность?

— Я был тогда абсолютно либерально настроенным человеком, с первого класса я был в своей спецшколе в составе группы, которая отвечала за прием иностранных делегаций. Мы встречались с американцами, англичанами, поэтому некий космополитизм в моем детстве присутствовал. Это совершенно не ложилось в тупые идеологические стереотипы 80-х годов, когда система стала ломаться и крушиться. И, конечно, я был насквозь пропитан духом свободы. Я считал, что «Демократический союз» Валерии Новодворской – самая крутая партия. На полном серьезе говорил «Вся власть – Учредительному собранию!». И думал, конечно, что развал СССР – это естественный процесс. Я не допускал мысли, что возможно сохранение нормальной страны без распада СССР.

В обществе того времени был простой выбор: или ты за новое, свободное, перспективное, или за старое и маразматичное, за сохранение нежизнеспособной модели. Крах Советского Союза, как бы мы сейчас к нему ни относились, был неизбежен. Он был заложен в самой идее. Это было государство, построенное не на ценностях, а на их копиях. СССР так долго держался на фундаментальных основах, построенных в дореволюционной России.

Отношения в семье, и к государству, и понятие ответственности человека перед обществом – это все дореволюционные ценности. Но Советский Союз убрал самое важное – веру из людей. Данная же взамен вера в светлое коммунистическое будущее улетучивалась с каждым неоправданным обещанием построить коммунизм к какому-то году. Эта вера ушла, и все развалилось.

Американцы были, конечно, заинтересованы в развале СССР, и в этом нет ничего странного или осуждающего американцев. У нас было противостояние.

— А потом?

— А потом откуда-то в конце 80-х взялась вся эта, извините, грязь. Я говорю не о спекулянтах, не о зарождающемся классе предпринимателей, а о бандитах. Это стало для меня холодным душем.

Я работал тогда с иностранцами, мне покупали в «Березке», к примеру, хорошие сигареты, я не стоял в очередях, но я видел жуткий наплыв людей, пришедших прямо из ада. Напёрсточники, картежники, бандиты… Когда идешь по Невскому, а с тебя могут снять кроссовки и отнять все деньги. Из того Советского Союза, который мы не любили, но который был нам, как те родители – они тебе не нравятся, но они дают тебе какую-то стабильность, – внезапно получилась ситуация, когда всем на тебя стало наплевать. А милиция, которая недавно преследовала фарцовщиков, теперь равнодушно смотрела, как у парня в центре города отнимают деньги.

Это был жуткий период. Я считаю, что это был главный просчет последних советских правителей – полная деидеологизация общества, когда вдруг решили, что «рынок все расставит по своим местам». Я не хочу говорить штампами в стиле движения НОД про заговор и так далее, но рынок сам по себе ничего не решил.

Бизнеса без этики не бывает, а этика исчезла. Советской не стало, новая не появилась. При этом так называемые «младореформаторы» были людьми без серьезного системного экономического образования. И они считали, что изменение формы собственности приведет к смене системы управления. Но систему управления сами оставили советскую! Поэтому заводы в Москве в итоге превратились в галереи.

«После зарплаты раз в месяц я ходил в McDonald’s»

— Давайте продолжим разговором про 90-е. Вы тогда начали общаться с Львом Пономаревым, Мариной Салье…

— С Львом Пономаревым я не мог общаться, это был все-таки другой уровень. С Мариной Салье общался. До момента личного общения я действительно считал, что эти люди несут новые ценности, новые идеи. Но когда соприкасаешься с этими людьми лично, понимаешь, какой это ужас на самом деле. Что это циничные, мизантропного типа люди, которые не забывают заботиться о себе и своей семье, материальных благах. А на людей им плевать. Я тогда пошел работать в 1992 году к ним. Мне было нечего есть. Мои родители на государственной работе работали, денег не было. Я пошел в организацию «Свободные демократы России», и нам 9 месяцев Марина Салье не платила зарплату. Каждый день цены росли, а денег мы не видели.

— На что вы жили?

— Мы с моим другом, который тоже там работал, ходили разгружали вагоны с картошкой. Нам за это давали один мешок. Сторожили склады с гуманитарной помощью, нам за это разрешали брать немного вещей и еды. Мы при этом работали на светлое дело демократии, считали, что надо немного потерпеть. Хотя, конечно, удивлялись, что терпеть должны были не все. Лидерам же ничего терпеть не приходилось.

Алексей Даничев/РИА Новости

— И тогда в вашей жизни появилась Галина Старовойтова?

— Нет, тогда в моей жизни появился Виталий Савицкий, основатель Российского Христианско-Демократического союза. Вот тогда во мне произошел большой перелом. Из либертарианца и ультрадемократа я стал человеком, который задумывается о чем-то более глубоком. И тогда я стал работать у Савицкого, стал международным секретарем ХДС. У этой партии ведь есть множество представительств в разных парламентах мира, и я помню, на мне лежала организация международных конференций.

Я познакомился с огромным количеством интереснейших политиков: как молодых, которые сейчас находятся у власти, так и с теми, кто был на вершине уже тогда. Это и депутаты Бундестага, и парламентарии Южной Кореи, Филиппин, и многие другие.

Помню, ходили с ними по Берлину, пили пиво в ирландских ресторанах с теми, кто сейчас представляет руководство немецкой ХДС/ХСС. К нам на конференции приезжали даже христианские демократы из Кюрасао – это Карибский регион. Такие были набриолиненные, с сигарами в зубах и говорили: «Давайте поговорим о христианском социализме»…

— А потом что было?

— Потом Савицкого убили. Он попал в странную автокатастрофу за несколько дней до выборов. Я тогда работал с ним в Госдуме, это были мои первые два года госслужбы – Охотный ряд, дом 1. А жил я рядом, по адресу Охотный ряд, дом 2, гостиница «Москва». Был двухкомнатный номер, Савицкий жил в отдельной комнате, а я спал на полу.

Еще у нас была электрошашлычница, нам нечего было есть, зарплаты были маленькие, и нас спасали бабушки, которые в переходе между Госдумой и гостиницей «Москва» продавали американские сосиски из индюшатины. Мы покупали эти сосиски и жарили в номере. А после зарплаты раз в месяц я ходил в McDonald’s, это было как поход в хороший ресторан.

Так вот, после того, как Савицкий погиб, мы остались абсолютно одиноки, наши старшие товарищи решили, что нас, молодежную организацию, надо разогнать. А нас было 200 человек – для Санкт-Петербурга это было очень много. Движение «Демократическая Россия» имело тогда огромное здание, полученное от города, и нас при этом выгнали из нашей маленькой комнаты со всеми нашими плакатами, транспарантами. Мы остались на улице, и один наш знакомый сказал: «Давайте сходим к Старовойтовой».

Без всякой надежды мы пошли к Галине Васильевне, и она сказала: «Заезжайте ко мне в приемную». Конечно, это было для нее ошибочное решение, ведь мы нарушили ее размеренную жизнь. Но нам дали замечательную маленькую комнату с камином, и у нас постоянно там было человек 30-40 одновременно.

«Мой либерализм закончился в день убийства Старовойтовой»

— Старовойтова вас не упрекала за нарушение размеренного течения ее работы?

— Никогда. Я стал тогда часто общаться с Галиной Васильевной, она стала часто меня брать в поездки по России. Когда надо было ехать в соседние регионы – Псков, Великий Новгород, ехали на машине и по дороге разговаривали.

Галина Васильевна – человек, который ошибочно считается ультралиберальным политиком. Так говорят люди, которые ее плохо знали. Она была очень взвешенным человеком. Я считаю, что, если бы Галину Васильевну не убили, она бы стала даже не оппозицией, а настоящей альтернативой. Конструктивной, умной, которая закаляет и совершенствует государственную систему. Она была верующим человеком, венчалась со своим мужем, мы с ней ездили по монастырям, она жертвовала деньги. Она была уникальным человеком.

Помню, если ехали куда-то и останавливались перекусить в армянском заведении, ее встречали, как национального героя. Накрывали огромный стол, сразу звали всех знакомых армян, и уже через 20 минут мы оказывались в окружении 30-40 человек, которые ее боготворили. Она даже жаловалась, что, когда в Армении происходят выборы президента, она знает всех кандидатов и не может высказаться ни за одного, ни за другого.

— Помните день ее гибели? Как вы узнали о случившемся?

— Я был рядом с этим местом, у меня самого шла предвыборная кампания, и я поехал из своего штаба в комнату, где тогда жил. Мне позвонили, говорят: «Что-то случилось с Галиной Васильевной». Я еще отшутился: мол, наверное, Руслан опять что-то придумал (помощник Старовойтовой Руслан Линьков, который находился в момент убийства рядом с ней и был тяжело ранен – прим. ред.). А потом узнал, что произошло. Буквально через пять минут прибежал на место, но там уже все было оцеплено.

И это был конец. Моя демократия, мой либерализм закончились вот на этой набережной. Я понимал, что невозможно было совершить это убийство без того или иного участия со стороны городской власти. Когда убийство политика такого масштаба совершается в 200 метрах от казармы ОМОНа, когда на улице «случайно» выключается свет, когда не могут найти преступников по горячим следам… Тогдашний губернатор Санкт-Петербурга Яковлев ее ненавидел, конечно.

Я тогда, кстати, увидел, что органы – в частности, ФСБ, которую тогда возглавлял Владимир Владимирович Путин, – начали делать все, чтобы найти преступников. Я ходил тогда на допросы, и оказалось, что убийцы разрабатывали в том числе вариант, чтобы ее убить не в центре, а в моем штабе на окраине города. Я как-то вышел на улицу и увидел двух парней, копающихся в телефонной коробке. Оказалось, что это и были убийцы, ставившие прослушивающее устройство, чтобы знать, когда она приедет к нам. Исполнителей в итоге нашли, и я уверен, что скоро найдут и заказчика.

— После этой трагедии вы начали работать с Вадимом Тюльпановым (сейчас – член Совета федерации от Санкт-Петербурга, член Высшего совета «Единой России» – прим. ред.), а в середине нулевых возглавили муниципальное образование Красненькая речка. Трудно было переключиться?

— Мне это было интересно очень. Да, произошла трансформация, но она не была вызвана конъюнктурной ситуацией. Я работал с Тюльпановым, хотя он, конечно, человек суровый, моряк. С моей радикальной антияковлевской позицией он при этом не побоялся взять меня на работу. Мы ругались, я от него уходил два или три раза, но каждый раз он меня по своей инициативе возвращал. Мне было интересно применить себя уже в практической плоскости. И когда я стал работать в Красненькой речке, я окунулся в мир реалий.

— Этот мир реалий на вас сильно повлиял? Как быстро вы стали государственником?

— В 1998 году я крестился в православие. Кстати, в начале 90-х я посещал протестантскую церковь, это были хорошие ребята, но уровень детского сада. Я понял, что у них нет чего-то важного для русского, а именно – душевности. Православие ответило на все вопросы, ответы на которые я не мог получить у протестантов. И Дух Святой начал действовать потихоньку, Господь стал меня направлять.

— И привел на пост главы комитета по конституционному законодательству в Заксобрании Санкт-Петербурга…

— На все Его милость на самом деле. Я не карьерист же. Поверьте, я свое государственное положение, пусть небольшое и провинциальное, воспринимаю как некое служение. Я стараюсь быть полезным на этом месте, и честно могу сказать: если бы у меня была возможность, вот сказали бы мне: «Все, давай, можно», – я бы ушел.

Анна Волкова/РИА Новости

Пошел бы в церковь, стал священником и оказался бы в атмосфере, которая для меня родная, где я чувствую себя комфортно. Я, кстати, несколько раз советовался с разными людьми, в том числе занимающими высокие посты в нашей церковной иерархии, по этому поводу. Но они мне говорят – нельзя. Поэтому я здесь.

«Мне не нравится поколение, которое управляет страной с точки зрения пиар-кампании»

— У вас никогда не возникает ощущения непонятости и одиночества?

— Нет, я не одинокий политик. Одиноким я могу чувствовать себя в мире хипстеров-веганов. А если вот взять Кировский район Петербурга – не особенно такой престижный, но… Те, кто обращается ко мне в приемную, все меня понимают. Понимают люди в магазинах, куда я хожу, продавцы в ларьках. Среди обычных людей у меня нет ощущения непонятости.

Конечно, когда я попадаю в Москву, на тусовки, тут, конечно, на меня смотрят многие и думают: «Дурачок какой-то». Ну пускай смотрят, пускай думают. Нам сказано ведь, что если вы стали юродивыми во имя Христа, ничего в этом страшного нет. Моя главная задача: не чтобы люди поддерживали меня, а чтобы они начали хотя бы размышлять над какими-то вещами, чтобы они выходили из своих информационных пузырей.

— Даже если это происходит через негатив по отношению к вам? Человек, слушая вас, сомневается, что это имеет отношение к православию, и обращается к Библии, чтобы найти подтверждение. Вас это устроит?

— Да, конечно. Даже если он говорит, что аборты – это нормальный биологический процесс, но начинает задумываться, какой это процесс. Все равно что-то в нем начнет пробуждаться. Но для меня важно и то, что это будет его собственная измененная позиция, а не навязанная какой-то агитацией, и он, слава Богу, это будет чувствовать сам. Нельзя человека сделать противником абортов директивой. Но когда человек задумается о природе аборта, он постепенно сам придет к неприятию этого.

То же самое – отношение к государству. Без Бога общество – толпа. Сообщество, исключая из себя нечто сакральное, не может выжить. Это – набор налогоплательщиков. Когда общество объединено только потребительским инстинктом, я не использую этот термин как ругательство, а просто описываю «нормальную» либеральную модель, государство начинает выполнять функции страховой компании. Туда обращаются в случае неудач, а оно обязано помочь. А если не помогает, то я напишу пост в Facebook про то, какие там они негодяи. И по возможности выберу другую страховую компанию.

— А ваша модель какая?

— Государство не выбирают, как и семью. Государство – это следующий этап после семьи. Семья, вера, государство. Родина – это государство плюс вера. Это ответственность, причем не только государства перед человеком, но и человека перед государством. Церковь с началом Великой Отечественной войны сказала: «Ваши беды – наши беды». В этих словах все. Тогда был совершен громадный шаг со стороны церкви, измученной и растоптанной сталинскими репрессиями, говорящей людям, сидящим в ГУЛАГе: «Мы с вами!».

Вот так надо себя вести по отношению к стране. Да, государство бывает не право, но отношения с ним должны быть такими же, какие отношения в семье.

— Но в семье же можно влиять на общие решения, советоваться.

— Конечно, можно и нужно менять решения, но не семью. При этом всегда есть глава семьи, который оставляет за собой некое право. Иерархия, субординация – это естественный путь управления. Советы давать можно, но нельзя ставить отношения человека и государства на уровень калькулятора. Калькулятор – он холодный, он не может посчитать ни душу, ни долг, ни честь, ни любовь. То, что мы, к несчастью, видим сейчас, – это мир, который растет без любви, в системе постмодерна, когда идея, вера пытается быть заменена. Многие люди сейчас, в том числе имеющие определенное влияние, пытаются заменить веру фейками, пиаром. А пиаром невозможно управлять государством.

— Кстати, вас многие обвиняют, что вы просто пиаритесь на теме веры.

— Пускай. Говорите что угодно. Вот какой-то мужик мне сегодня на передаче сказал, что я – агент госдепа. Ну хорошо. Да, я один раз был в Америке, в 1993 году, и, видимо, долго ждал, чтобы раскрыться сейчас.

— К вопросу о вере. Многие говорят и пишут, что ваши радикальные взгляды их как раз отталкивают от православия. Вы чувствуете за подобное личную ответственность?

— Конечно. Я – само несовершенство. Если бы был человек, который вместо меня что-то делал, я бы с удовольствием ему помогал. Я искренне прошу Господа дать мне мудрости, сил, веры быть более убедительным. Но, понимаете, есть такая московская болезнь, называется «условное православие». Такая московская престижная тусовка, идущая корнями в бюрократию и олигархию 70-х, 80-х, сынки, внуки влиятельных лиц, которые сейчас стали «модно православными». Вроде да, но давайте «без фанатизма». Сходить на пасхальную службу, прочитать книгу, пообсуждать, но «без фанатизма».

Им Иисус Христос нужен в виде хипстера. Они говорят, что надо быть терпимыми, забывая, что христианин должен быть нетерпим к злу. Толстовщина такая. Так не должно быть, это симулякр получается. Нельзя быть теплохладным, служить двум богам. Арам Ашотыч (Габрелянов) вот иногда пишет: как так, непонятно – сегодня этот главред сидит в администрации президента и говорит, что Владимир Владимирович прав, а завтра, попивая коктейльчик с рукопожатными неполживцами, склоняет Владимира Владимировича и «кровавую гэбню». Нельзя так. Мне больше всего не нравится это поколение пиарщиков, которое пытается управлять страной, используя именно стратегию пиар-кампании. Можно кошачий корм заставить пиаром покупать. А со страной так нельзя. Нельзя быть патриотом без веры. Бывает патриотизм как естественное продолжение веры, а бывает такой квасной патриотизм, «рашн-деревяшн». Такой патриотизм опасен тем, что как раз те, кто печатал плакаты «Мы за единую Россию!» в 1914 году, через три года пошел расстреливать священников. Революцию делали бывшие семинаристы. Это очень опасно.

— Последний вопрос. Если бы вы сейчас могли поговорить со Старовойтовой, о чем был бы ваш разговор?

— Я бы попросил ее указать на мои ошибки. А я бы ей рассказал, как после ее гибели повели себя те, кто называл себя ее соратниками, кто клялся на ее могиле продолжать ее дело, а потом продал партию за бабки. Помню, как мы поехали на съезд «Демократической России», думая, что продолжим ее дело. А пришли люди и сказали, что вот, получили денежки от кого-то. И все, променяли работу с людьми на яхты и поездки. А потом спросил бы ее совета и искренне попросил бы ее прощения, если я совершал вещи, которые она сочла бы неправильными.

Источник: www.znak.com

Ссылка: https://www.znak.com/2016-04-13/vitaliy_milonov_o_vere_gosudarstve_i_rukopozhatnyh_nepolzhivcah