Валерий Айрапетян о бане как зеркале русской политики . В начале 2000-х я был фанатом русской бани. Каждым субботним вечером, вооружившись березовым и эвкалиптовым вениками, я входил в душную пахучую раздевалку и, раздевшись, проходил через мыльную в парилку. Закодированный алкоголик Вадим – рослый, красивый мужик с печальными глазами, начинал мерно поддавать на раскаленные камни. Мы сидели на полках и, затаив дыхание, внимали наплыву обжигающих волн пара. Когда кто-то бросал «Хорош!», Вадим, оставив ковш в кадушке, поднимался к нам.Свыкались с температурой, потом начинали говорить. Чем выше был градус, тем глобальнее становились темы. Начинали с работы, женщин, а заканчивали всегда политикой.

Я хорошо помню, как велики были надежды и ожидания, связанные с новым президентом Путиным. Наша банная компания состояла из людей самых разных социальных слоев и профессий. Автослесарь, врач, два предпринимателя, бывший заместитель прокурора Ленобласти, я, разнорабочий Вадим и преподаватель духовной семинарии.

Эти разные мужчины, включая пожилого уже профессионального циника-прокурора, твердо были убеждены, что теперь «началось», что Россия заживет, и омерзительная смута 90-х уступит место созидательным и справедливым нулевым.

Энергичный, строгий, собранный Путин лучился в сознании обывателя спасительным магическим кристаллом. Все ждали перемен и твердо верили в нового богатыря, который, оседлав русский трон, изживет змия, не дающего самой богатой и прекрасной стране жить богато и прекрасно.

Каждый вечер субботы проходил под эгидой ВВП.

— Скоро всё наладится, — радостно пыхтел автослесарь, воодушевленно охаживая бока веником. – Вот увидишь.

Затем у меня наступил напряженный период: я поступил в университет, устроился на вторую работу, и времени на банные процедуры у меня не осталось вовсе.

Спустя годы я решил возобновить полезную привычку и сходить попариться. Из прошлой компании я встретил всех, кроме Вадима, который запил пару лет назад и исчез куда-то, зампрокурора, умершего от рака, и одного бизнесмена, переехавшего в Москву. Тот же регламент, только поддает не Вадим. Жар-пар-политика.

Теперь, спустя десять лет, все было по-другому.

Бодро обсудив работу, семейные дела, новинки автопрома, дошли до главного.

Нотки оптимизма не вспыхивали уже в рассуждениях и сами голоса зазвучали тише, неуверенно, даже пристыжено.

— Да ну его, — отмахнулся веником автослесарь, когда я произнес фамилию того, в ком десятилетие назад виделся Георгий Победоносец, вздыбивший своего коня над поганым чудищем разрухи. – И эти, что на площади выходят, несогласные…, тоже мне, клоуны наполовину! Один Немцов чего стоит!

Автослесарь сплевывает и начинает яростно, без жалости к собственному телу, это тело избивать распаренным веником.

Ушло доверия мужика, и мужик, разочарованный, вздыхает и таит злобу. Теперь он относится к правящей власти так, как запертый в тюрьме сердитый муж, наслышанный о похождениях жены: ждет, когда выпустят на волю, дабы учинить расправу над неверной. Русский человек верит тотально и вера его, порой это все, что у него есть. Отнявший веру у русского человека – обречен.

Башковитый во всех смыслах Белковский, отвечая на вопрос о доверии населения к Путину, очень точно подметил, что если любовь к мужу прошла, то пышные букеты не вернут ее в сердце жены.

Последний такой пышный букет – яркая «расправа» над коррупционерами, широко разрекламированная всевозможными СМИ, и призванная вернуть доверие граждан к не лишенной справедливости власти, — только укрепил это недоверие. Кремлевские аналитики и боссы ТВ, как это случалось уже не раз, просчитались. Травля одних лиц другими — чисто физиогномически изборожденных следами самых разнообразных пороков: от чревоугодия и сластолюбия до алчности и лености – внушила гражданам не чувство свершившегося правосудия над казнокрадами, а, напротив, посеяло в них горечь омерзения. Люди понимают, что если бы не бытовой конфликт между зарвавшимся, потерявшим связь с реальностью зятем и могущественным тестем, то все бы так и продолжалось. Тайные любовницы тратили бы миллиарды, а у партнеров на юбилеях потрясывали бы своими роскошными задами Лопесы, Шакиры и Бейонсы.

Русский человек, отдаленно представлявший масштабы разложения высшего чиновничества, только сейчас убедился, насколько эти масштабы превосходят пределы его бурного, но скромного воображения. Насколько далеко его место в головах и думах государственных мужей, насколько ничтожны его представления об устройстве родного государства, о богатствах, извлекаемых из родной земли!

Но русский человек периодически листает русский Форбс и вглядывается в топы, он запоминает имена, он хорошо помнит длину покупаемых яхт, площади дворцов, названия английских школ, в которых обучаются дети «самых-самых успешных». Он делает это не от праздного любопытства.

После он оглядывается по сторонам и видит, что деревня его умирает, что в помещениях некогда крупных заводов располагаются теперь офисные норки, в которых малые люди занимаются малыми скучными делами, что жизнь в своем собственном жилище становится непомерно дорогой, а дорога к магазину разбита, как и его давние надежды.

Он наблюдает, запоминает и ждет.

Ждет, когда фондовые игры «самых-самых-самых успешных» лишат его работы, хлеба, электричества, ждет обращенных к нему полных обиды и отчаяния взглядов жены и детей, за то, что «не попал в струю», «не состоялся», «все упустил». И тогда глаза его сузятся, упругие желваки заходят, сжатая в твердый кулак рука побледнеет, и он – решится. Он, наконец-то, снова решится, как и решался всегда, истерпев до последнего. Тогда его целью станет «самая-самая дорогая яхта», вставшая на заморских курортных причалах, «самый-самый роскошный дом» в пригородах Лондона и Москвы, «самые-самые бриллианты», льющие волшебный свет с мочек, кистей и декольте силиконовых шлюх. Он листает журнал Форбс, запоминая, кто и сколько ему задолжал плюс проценты…

Баня, баня. Жар-пар, дышать нечем, а он сидит и молчит, будто в ступоре, околдованный сознанием вольной дикой силы в себе, и это знание делает его терпеливым ко всем мерзостям, унижениям, оскорблениям, нанесенным лично ему, его истории, его миру.

Когда он яростно хлещет себя веником, стоя посреди раскаленной парной, он не оздоравливается. Так он себя успокаивает, обращая свой гнев на себя же, а после, замученный духотой и поркой, плетется обессиленный домой…

Но однажды кто-то не сможет крикнуть «Хорош!», а кто-то не сможет остановиться и, как заведенный, будет поддавать на горячие камни мерные порции воды, пока в парной не останется ни одного мужика, кроме того, обреченного, с ковшом в руках. Свирепые и красные они выбегут на волю, на воздух и охладят себя ледяной кровью тех, кто оставил их нагих и неприкаянных.

А пока мужик парится. Потому что это хорошо, потому что это по-русски.

Фото Виктора Садчикова /Фотохроника ТАСС/

http://svpressa.ru/society/article/62824/